Сказания земли Ингесольской - Страница 11

Кстати, козы никогда не пасутся на этой крапиве. Умные.

— У нас варят крапивные щи, — невпопад сказала Ирена.

— У нас тоже, — кивнула Велке. — Только ни в коем случае нельзя брать крапиву от забора. Хочешь щи — во дворе собирай. Или отойди воон туда, к лесу и там рви сколько хочешь. И поклониться не забудь. Она хранит твою душу, крапива, так что к ней с уважением надо… Теверен, иди кликни Саукана и Кунту, скажи — забор чинить.

Ерка кивнул и выскочил со двора.

Сизени они набрали, полыни надергали, а крови не нашлось — никто вчера на охоту не ходил. Ерка предложил подстрелить ворону, но Ирена возмутилась: еще не хватало, убивать птицу только ради ложки крови. Мальчишка пожал плечами, спорить не стал. А Ирена, кромсая полынь здоровенным кухонным ножом, резанула нечаянно палец. Вот и ладно, — подумала она, — вот и кровь, кстати. На траву попало несколько капель, мало, наверно, ну как вышло. Пососала пострадавший палец и забыла о нем.

Надавили сока, отжали через марлю и пошли забор красить. Кунта дал почти полную банку синей краски и почти пустую — желтой. Обвели частокол поверху синей полосой, посередине — соком, нарисовали круги, солнечные спирали, зоркие глаза с синими ресницами и желтой серединкой.

Солнце уже касалось кромки леса, когда Велке дернула Ирену за рукав и показала взглядом в сторону берега.

От озера к библиотеке шел шаман.

Я же его видела, — растерянно подумала Ирена. — Он же нарисован в моей книжке.

Хотелось открыть «Сказания» и проверить, не опустела ли страница.

На шамане было длинное одеяние, увешанное костяными фигурками, монетами, бубенцами, птичьими косточками и деревянными бусинами. При каждом шаге все это звякало, брякало, щелкало и шуршало. Везде, где среди бесчисленных подвесок можно было разглядеть ткань… когда шаман подошел ближе, оказалось — не ткань, а тонкая кожа, — так вот, кожа эта была покрыта вышитыми в три цвета загадочными узорами. Синие, красные и черные линии переплетались, перетекая одна в другую. На груди у шамана лежало меховое ожерелье — как еще назовешь подобное украшение из меховой полосы, с которой свисают пушистые бурундучьи хвостики? Каждый хвостик перехвачен посередине широким медным кольцом, начищенным до красного блеска. На плечах скалились головы кедровых крыс, сверкая вставленными в глазницы желтыми камушками. "Эполеты", — подумала Ирена. Лица у шамана не было. Вернее, были крылья носа, рот и подбородок, на глаза же свисала с широкой кожаной ленты густая кожаная же бахрома с костяными бусинами на концах, закрывая всю верхнюю половину лица. Еще выше располагался волчий череп, с его макушки спускались десятка два косиц с вплетенными в них перьями, и каждая косица заканчивалась резным деревянным диском.

Зрелище было безусловно впечатляющее и, пожалуй, устрашающее. Разглядывать внимательно, во всяком случае, как-то не хотелось. Ирена опустила взгляд. Ниже подола, отороченного пестрым мехом кедровой крысы, уверенно ступали мягкие расшитые бисером и кожаным шнуром мохнатые сапоги.

И у него был здоровенный кожаный же бубен, белый, с черным узором по круглому обручу, на который была натянута мембрана. Вблизи бубен оказался покрытым короткой жесткой шерстью, что нисколько не мешало ему звучать глубоко и внушительно.

Шаман подошел к забору, провел ладонью по верху частокола, кивнул.

— Хорошо, — сказал он.

И сел на пятки напротив калитки. Прямо на деревянный тротуар.

Ирена оглянулась. Собралось человек тридцать сельчан, и все они усаживались, где стояли. Поддернула джинсы, села тоже. Хорошо — дождя не было три дня…

Склонили головы.

Все молчали. Ирена покосилась на сидящих рядом. Лица потеряли всякое выражение, ресницы были опущены.

Ох. Это все серьезно.

Это не выступление "фольклорного коллектива" и не машинальное "дай бог удачи". Тут делается не просто важное — жизненно важное, и Верхний и Нижний мир в самом деле смотрят на нас внимательно и сурово. Нам не простят ни небрежности, ни равнодушия… но их и нет — ни в ком, кроме, может быть, одной меня, бессмысленного варака, не знающего, где у рыбы хвост. Смотри во все глаза, глупая, слушай, запоминай и проникайся…

Нарастал низкий звук, казалось, он доносится издалека и постепенно приближается, заполняя все пространство и вытесняя прочие звуки, и наконец остался только он один. Потом в гудении стали проявляться слова, ухо пыталось различить их и понять, — не получалось, — но в них был завораживающий ритм, уж не тот ли, что во сне? — дыхание незаметно само собой подстроилось под него, даже сердце, похоже, сокращалось в том же ритме, и даже не поднимая глаз, Ирена чувствовала, что сейчас и вода в озере, и ветви на деревьях движутся в такт. Вступил бубен, и его удары окончательно подчинили окружающее единой воле — но это была не воля шамана, его самого вела пульсирующая сила, разлитая в Срединном мире, он лишь влился во всеобщий поток, сделав его слышимым и зримым. Внезапно заныл порезанный палец, выступила кровь и капнула на землю — раз, другой, третий. Одновременно с ударами бубна. Хотела поднять руку, лизнуть царапину — но поняла: нельзя. Можно только сидеть на пятках, раскачиваться в едином с миром порыве… да и палец уже не болит, кажется.

В общую мелодию влились тихое бряканье и постукивание. Краем сознания проскользнуло: значит, шаман уже не сидит, встал, движется. Бесчисленные деревянные, костяные и металлические предметы, нашитые на его одеяние, ударяются друг об друга, ни единым звяком не нарушая, тем не менее, звучание мира, — наоборот, оттеняя и дополняя его.