Сказания земли Ингесольской - Страница 6

Звезды погасли. Озеро исчезло. Небо еще слабо светилось само по себе, но потом потускнело и оно. Стало непонятно, где верх, где низ, где право и лево, где зад и перед. Черное ничто.

Потом где-то в черном ничто ударил барабан, и раздалось невнятное:

Ачаи. Ачаи.

Что за «ачаи», ничего не понимаю… сами собой стали подставляться слова — смысла в них не было, одна обманка, но так было легче.

Ачаи… турум-бурум… ачаи… бурум-шурум… печали… адум-тудум… качали… тудум-бурум… вначале молчали, кричали в печали, ворчали, урчали, торчали, мурчали… ачаи… ачаи… турум-дурум… турум-дурум…

Ирена не выдержала и закричала. Темнота засвистела в ушах, барабан, ускорившись до немыслимого, так что отдельные удары слились в равномерный рык, вдруг вскрикнул и замолк, а Ирена с размаху приложилась всем телом о дощатый пол.

Было уже светло, со двора слышался голос Аглаи, — кажется, она созывала кур, — на столе ждала миска сырников, накрытая белоснежным полотенцем, и плошки со сметаной и медом. В сенях раздался нарочито громкий топот ног, потом дверь приоткрылась, и голос Ерки спросил:

— Ирена, ты проснулась, да? Пора к заведующий и ехать. Далеко ехать, да. Вставай.

Серые мутноватые воды Солы катились к востоку. Моторка шла по течению, бойко тарахтел двигатель. По реке расходился клином волновой след, где-то далеко за спиной он захватывал всю ширину реки, и волна ударяла в берега, всплескивала, вымывала глину из-под корней травы. Солнце, наверное, стояло высоко, — уже второй час дня, — но видно этого не было: к полудню небо затянула серая хмарь, намекая, что возможен и дождь. Ерка, правда, уверенно заявил: до вечера не закапает. Пока погода была с ним согласна.

Мальчишка сидел рядом с Иреной на деревянной скамейке… нет, на банке, в лодке это так называется. На самом носу были сложены их вещи — Иренин рюкзак и здоровенная Еркина сумка. Бока ее раздувались, распертые изнутри свертками и пакетами. Раз уж парень поехал в город, заодно пусть привезет и того, и этого: вот дядька Лаус просил курева купить, а у тетки Мильды кончается чайная заварка, а Велке будет рада дешевым конфетам и подсолнечному маслу, в Тауркане его взять неоткуда, а Кунте нужно непременно привезти пряников, и хорошо бы забрать с почты посылку — нет сил дожидаться, пока почтари доставят ее сами. И Аглая же еще дала с собой гостинцев… Ерка еле дотащил сумку до причала.

Визит к "заведующий район", чиновнику, олицетворявшему здесь управление образованием и культурой, оказался бестолковым. Он вежливо поздоровался с Иреной, вручил ей кассовый бланк, по которому, как и было оговорено, ей действительно вернули деньги за поезд и автобус, но с лица его не сходило несколько обескураженное выражение, как будто он совершенно не ожидал появления в своем кабинете этого столичного птенца, не нюхавшего деревенской жизни. Он даже попытался отговорить Ирену от Тауркана и библиотеки, и намекнул, что — если она вдруг сейчас передумает, никто не обидится. Вторым слоем за его словами так и маячило: да передумай ты, в самом деле, пока не поздно, и катись обратно в цивилизацию по добру по здорову. Но когда девушка выразила вслух недоумение и поинтересовалась, зачем же ей тогда написали: приезжай, будем рады, — и кто именно это написал? — "заведующий район" ответил: "Моя, моя подпись, все верно. Приступайте. Документы мы сами оформим, вот тут распишитесь и можете ехать в свой Тауркан". Ирена вышла от него со странным чувством. Сами звали, никто за язык не тянул, а теперь нате вам. Как будто где-то за кулисами проворачивается какая-то интрига, о которой ей никто не сообщил, а ты изволь играть тут в пьесе, Ирена Звалич, и гадать, что происходит на самом деле. Можно подумать — местная администрация проделала некие телодвижения, полагая их пустой формальностью, и неожиданно для себя вызвала материальный эффект, на который вовсе не рассчитывала.

Ну и ладно. Вот она я, материальный эффект, и я так далеко забралась, что и не подумаю теперь, когда я почти у цели, поворачивать назад. Едем.

На корме возле мотора сидел хозяин лодки, хмурый бородатый мужик, краснолицый, русый и голубоглазый, нисколько не похожий на большинство местных, и излучал раздражение. Взялся довезти и принял в уплату жирного зайца — пришлось выходить на реку, а погода противная, и переть теперь до самого Ингеролу, и неохота, и надо, раз обещал… Да тем более оннегирам. Ну их, еще накличут пакость какую на голову… Загорелось им, вишь, библиотекаря, да немедленно. Два года у них в библиотеке работать некому, а тут прикатила пигалица из несусветной дали, аж из столицы, и вези ее вот прям щас, не дожидаясь погоды. Ладно бы дождь, оно противно, конечно, но терпимо, а если поднимется ветер? Тьфу-тьфу, не накликать бы. Все знают, какие ветры дуют на оннегирских озерах.

Разумеется, ничего этого он не сказал вслух. Только смотрел угрюмо.

— Что это он, сердится? — тихо спросила Ирена у парнишки.

— Сердится, — кивнул Ерка. — И боится. Варак он.

— Кто? — удивилась Ирена. Почувствовала себя неловко: нехорошо обсуждать человека вот так. Добавила поспешно: — Ты мне сейчас не объясняй, потом расскажешь. Обидится еще.

— Объясню, — ответил Ерка. — Это надо. Но да, потом. На озере.

Замолчали.

Слева сплошной хвойный лес вдруг прервался, а лодка, приблизившись к этому просвету, замедлила ход.

— Соленга, — сказал Ерка. — Теперь по ней до Ингеролу.

Моторка вошла в приток и прибавила газу. Соленга, узкая, быстрая, прозрачная, пыталась выпихнуть лодку обратно в Солу, судно сопротивлялось и, упрямо подвывая, лезло против течения. По обоим берегам — кустарник, макающий в воду ветви, а за ним — деревья, деревья, деревья, и над головой серая полоса низкого пасмурного неба. Из-под кустов высовывались крупные замшелые валуны. Река бурлила, резко поворачивала, на поворотах хозяин правил под внешний высокий берег, подальше от внутреннего, опасаясь каменистых мелей.