Сказания земли Ингесольской - Страница 29

Пошла на берег, к лодке. Кинула рубашку в сырую траву, села. Смотрела, ежась от холода, как медленно светлеет небо над Ингелиме, как выныривает из озера огненный край. Солнцеликий Айче, доброе утро. Будь милостив ко мне, пожалуйста.

Золотой шар выкатился в небо, погладил по лицу, луч света упал, дробясь, на водную гладь, и навстречу ему, кивая, засветились маленькие золотые шарики. Один. Другой. Третий.

Кувшинки.

Поселок еще спит. Самое время — уйти.

Да, но приходить — рано.

Значит, надо уйти, но пока не приходить.

Легкая лодка бесшумно скользит вдоль берега, весло погружается в воду без всплеска, капли сверкают, срываясь с лопасти. Мимо устья Соленги, дальше, туда, куда не повернется ничья голова, даже случайно.

А оттуда — к острову. Только не сейчас. Позже.

У него моторка, звук далеко разносится по воде. Я услышу, когда он отчалит.

Загнала лодку в камыши под самый берег, легла на дно, глядела в небо. Сердце стучало, и голова кругом, и слезы на ресницах — откуда, я же не плакала… Облака плыли через синюю гладь, меняясь, перетекая, солнце вставало все выше, пригревало.

Что теперь-то метаться, варак.

Ветер тихо шевелил камыш, бурые метелки кланялись, шуршали. Прилетели две зеленых стрекозы, зависли над самым лицом, улетели. Плеснула рыба. С края леса свиристели и чирикали. В траве гудели, жужжали и стрекотали. Вода колебалась, укачивала.

Не заметила, как уснула.

Солнце далеко перевалило за полдень, когда лодку сильно качнуло. Ирена села, плохо соображая, где она, и чуть не опрокинулась в воду, потому что подкатилась вторая волна и подбросила долбленку снова. В сторону Тауркана удалялся звук лодочного мотора.

Потрясла головой, пытаясь прийти в себя. Сколько я спала? Хорошо еще, камыш прикрывал от прямого солнца, обгорела бы наверняка…

Взялась за весло.

Выбралась на открытую воду, посмотрела вслед моторке. Отсюда не видно, кто там, но ей и видеть не надо, она и так знает.

Бухта с черемухами и галькой была сейчас по другую сторону Чигира. Ирена не стала огибать остров, причалила у крутого берега с этой стороны. Разулась, закатала штанины и шагнула через борт. И вовсе не глубоко, всего лишь по колено. Правда, не стоит пытаться отходить дальше в воду. Там-то как бы не по пояс… Привязала лодку к тонкому стволу молодой осины, свесившейся к воде.

Возле уха заныл заинтересованный комар. Ойя, рубашку надо надеть, эти не съедят, конечно, но удовольствия мало.

Подхватила тапочки и полезла вверх по склону. Под ногами пружинил брусничник, поросшие сизым лишайником чахлые деревца подставляли под руку стволы, а над головой шевелились, перешептываясь, ветви больших деревьев. В их невнятной беседе чудилось небрежное недоумение: что это тут топчется по корням, откуда приползло… Выбралась на пологий участок — брусничник поредел, потом и вовсе кончился, дальше расстилался сплошной ковер опавшей хвои, из нее торчали редкие тонкие травинки, и норовили подвернуться под босую ступню твердые растопыренные старые шишки.

А потом что-то больно впилось в свод стопы, туда, где кожа тоньше. Наклонилась, подняла серую щепку. Гладкий желобок, острый обломанный конец, полукруглые выемки бывших ладов. Упала на колени, зашарила рукой в сухой хвойной осыпи. Вот еще кусок, и еще.

Их было четыре или пять? Нашлись три.

Эти щепки пролежали здесь всю зиму.

Подняла голову, вгляделась.

С ветви на высоте чуть выше человеческого роста свисал пустой электрический патрон.

Сколько она так сидела, уставившись на него, — кто знает. Если бы лампочка была на месте, зажглась бы она? Кажется, это важно — чтобы зажглась. Да где тут взяться лампочке, разве что у него в доме… Варак, о чем ты думаешь, не пойдешь же ты шарить в чужом доме — и зачем? В поисках лампочки? Голова-то есть?..

…Наверное, нет головы. Иначе почему я стою на крыльце, взявшись уже за ручку двери? Дверь подперта чурбачком, как тогда, в черемуховый день. Да на ней не то что замка — даже ушек для замка нет и, похоже, никогда не было. И в самом деле, от кого тут запираться… Люди не сунутся, духов, если они захотят, этим все равно не остановишь.

В день черемухи мне здесь было не место. А сегодня день кувшинки.

Сегодня мой день.

Я войду.

В чужом доме страшно повернуться, страшно тронуть что-то, тем более передвинуть. Как ни хорохорилась, как ни убеждала себя, — я не делаю ничего плохого, я только посижу вот тут, у стола, да оглянусь по сторонам… я даже за перегородку не буду совать нос, я же помню: свой шаманский наряд, на котором каждая висюлька обладает силой, он хранит там, мало ли что еще можно найти в той комнате…

А на столе лежит большой кусок рыбного пирога. Интересно, откуда. Наверное, кто-нибудь за работу отдарил.

Ирене стыдно, но слюнки текут. Не ела же ничего весь день. Я только немножко, Ланеге… нет, не немножко. Половину… Запила холодной водой из чайника.

Огляделась по сторонам. Все как тогда, осенью. Разве что не было тогда на подоконнике этой толстой картонной папки. Старая, растрепанная. Интересно, это то, что я думаю? Шагнула к окну, осторожно потянула завязку. Подоконник узкий, почти половина ширины папки висела в воздухе, и конечно, прикосновение нарушило шаткое равновесие. Пришлось ловить на лету. Поймала, вернее — прижала коленом к стене двумя пядями ниже края подоконника. Попыталась пристроить папку обратно, чуть не уронила снова. Как она оттуда раньше не падала, это же совершенно невозможно… Нет, лучше уж пусть лежит на столе, надежнее будет.