Сказания земли Ингесольской - Страница 26

Наступало время непролазной грязи и полной оторванности от мира, но солнце грело нешуточно, и хотелось петь вместе с ликующими птицами, а лед темнел и ломался, вдоль берега с каждым днем шире становилась полоса воды, и рыбаки не смели больше ступать на поверхность озера, недавно такую надежную.

Лед еще не сошел, и в лесу было полно снега, когда в библиотеку явился Кунта, сдал очередной том — он неспешно читал подряд собрание сочинений Фардинга — и завел не очень внятный разговор. Ни о чем и обо всем: о погоде, о природе, о здешней жизни, "а вот еще был случай" — и постепенно перешел к тому, как полезна в хозяйстве лодка. Ирена кивала и поддакивала, недоумевая, к чему бы это. Через пару дней зашел снова. Потом еще. Сменил пятый том Фардинга на шестой. Снова поговорил о лодке.

Оказалось — неспроста.

Она была длинная, узкая, очень легкая, формой напоминала ивовый лист с загнутыми вверх краями. Выдолбленная из древесного ствола, борта наращены досками. К ней прилагалось весло метра в полтора длиной, с листовидной лопастью.

— Вот, — сказал Кунта, явно гордясь. — Сам делал. Пойдем учиться грести, Ирена Звалич.

— Лодка… — растерялась Ирена. — Мне?

— Тебе, — кивнул Кунта. — Будешь маленько рыбу ловить.

— Ой, что ты, — засмеялась Ирена, — рыбу мне в жизни не поймать. А просто покататься — это, конечно, здорово. Только… не слишком ли дорогой подарок?

— Сам делал, — повторил Кунта. — Почему дорогой? Дерево из леса. Работы немного. У каждого должна быть лодка. На озере живем.

Откажешься — обидится. Вон как внимательно смотрит: нравится ли подарок?

— Ладно, — тряхнула головой Ирена. — Будем учиться грести. Только не сегодня, Кунта, сегодня я работаю. В воскресенье.

Озеро уже очистилось ото льда, но вода еще стояла высоко, плескала в нескольких шагах от заборов крайних домов. И была очень холодной. Так что садиться в узкую верткую лодочку было страшновато. Если что — утонуть, может, и не утонешь, особенно если не пытаться лезть на большую воду, но замерзнешь наверняка, и как бы не насмерть.

— Не вскакивай в полный рост и не наклоняйся чересчур вбок, — учил Кунта, — тогда ничего страшного. Веслом загребают вот так. Ближе к борту, ближе.

Ой нэ, глупая девчонка. Дошло через всю весну. Это же он за мной ухаживает.

Стоит на коленях у нее за спиной и кладет свои руки на весло поверх ее рук, показывая, как надо — и раз, и два, вертикально держи, не дергай… Слишком близко. В волосы дышит.

— Хватит, Кунта, — сказала Ирена. — Я уже поняла. Теперь сама.

Отодвинулся не сразу.

С непривычки устали плечи и затекли колени. Надо будет, конечно, потренироваться и приспособиться. Встану завтра пораньше и тихо смоюсь на лодке одна, туда, за Медвежий лоб, там никто не помешает и бухта мелкая, опрокинусь — так не утону.

Потянулась вытащить лодку из воды сама — поклонник не дал, подхватил суденышко, вытянул на пологий склон, на сухую серо-рыжую траву, среди которой тонкими иголками высовывалась новая поросль. Перевернул вверх днищем.

Поблагодарила еще раз и побежала домой.

Кажется, он ожидал еще чего-то кроме «спасибо», и расстроился, не дождавшись.

Лодка скользит бесшумно вдоль берега. Движения весла неспешны и плавны. Всего в четырех-пяти метрах тем же курсом плывет утиная парочка — серенькая самка и отливающий зеленью и бронзой самец. У них свои дела, и пускай человек пялится из своей долбленки, утки давно разобрались, что ружья нет, значит, если что, удрать всяко успеют. В серой с легкой прозеленью траве у границы воды надрываются от страсти невидимые, но очень громкие лягушки.

У дальнего края бухты берег низкий, там впадает в Ингелиме ручей, летом совсем маленький. Сейчас он разлился, и в его устье деревья стоят по колено в воде. Можно прогуляться по лесу вплавь. Ирена в три взмаха весла разворачивает лодку туда. Варак, неуклюжая. Хватило бы и одного гребка, если с умом. Утки неодобрительно следят за маневром, решают, что им не по пути, насмешливо крякают и меняют курс — как по команде, на раз-два право кругом. Взлететь и не подумали, какой смысл…

Лодка — это замечательно. Пешком сейчас не очень-то погуляешь. В лесу где не озеро — там сплошное болото, а где не болото — так все еще лежит ноздреватый мокрый снег, прячется в тени от солнца. В деревне — Кунта.

Он очень хороший, но как-то все время попадается на пути, ему непременно надо обстоятельно поговорить ни о чем, и — ты в магазин? пойдем вместе! ты по дрова? давай и я… Если бы увидел, что она берет лодку — так непременно у него уже и снасть заготовлена, пойдем научу, в устье Соленги сичега так и кишит, хоть ковшом черпай, уха будет… Вот интересно, вся деревня черпает эту самую сичегу, а Кунта что же? Что-что, тебя караулит, варак. И обижать не хочется — и надоел. Проще всего встать пораньше, чтобы не попасться на глаза, и тихо сбежать на озеро.

Разве его вина, что он — не тот? Ширококостный, кряжистый, широколицый, когда улыбается — совсем круглая физиономия, и глаза делаются как щелки. Славный, да, и добрый, и отзывчивый, не красавец, но никак и не урод. Просто — ничего общего с тем, высоким, узким, непонятным. С тем, что видит не глядя, идет не видя, знает не спросив — и ждет ее в июле, а июль еще не настал и неизвестно, настанет ли… никогда не приходи ко мне наяву, Ачаи.

И не приду, не больно-то хотелось.

Врешь, ой врешь — и не краснеешь, Ирена Звалич.

Вода спадала на глазах, выныривали бугры и пригорки, лес понемногу подсыхал, и на вновь обретенной суше торопливо лезла на волю трава всех сортов и видов — Ирена не знала названий, — узкие стрелки и ползучие, с листиками, и лопушистые, и всякие разные. Гладкие листья, мохнатые листья, колючие листья… Но прежде чем зелень поднялась во весь рост, запестрели ранние цветы, самые шустрые — мелкие, душистые, желтые и лиловые, белые и синие, на тонких голых стеблях, поднимающихся из плоских розеток, и на опушенных листвой стволиках. Смотрели вверх, грелись на солнышке, и вокруг уже басовито гудели редкие пока шмели.